Полтораста лет набирали силу немецкие колонии на Волге, в украинских степях и в горах Кавказа. Беды начались позднее…

Инспектор спецчасти Дедюхин привычно заполнял регистрационную карточку к делу №170947:

Пфеффер Нора Густавовна…

Год и место рождения – 1919… гор. Тбилиси.

Профессия – педагог…

Специальные указания – не судима…

Когда арестована – 9 ноября 1943…

Кем арестована – Отделом НКГБ г. Тбилиси ГССР…

Кем осуждена – Военным трибуналом войск НКГБ г. Тбилиси ГССР…

Когда – 7 – 12/IV – 44… ст. ст УК 58 – 10… срок 10 лет…

58 – 10 – самая популярная, ширпотребовская статья, текст которой набил оскомину всей стране: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти.., а равно и распространение или хранение литературы того же содержания».

Обвинение серьёзное, бьёт наповал. Только в чём они, хмурые, с пистолетами, узрели контру? В книгах, что остались после ареста отца, известнейшего директора одной из лучших в Тбилиси школ? Все предметы в ней велись только на немецком языке, ученики отличались от сверстников из других школ аккуратностью, вежливостью, кругозором, трудолюбием и законопослушанием.

После отца забрали мать. Все хлопоты по дому все заботы о семье свалились на Нору.

После школы – пединститут. Поступила сразу на два факультета: английского языка и литературы, немецкого языка и литературы. С заданиями справлялась, но после второго семестра ей вежливо, но настойчиво предложили отказаться от родителей.

Не отказалась – проявила характер. Не верила в то, что они враги народа. Ослушницу исключили из института и из музыкального училища, которое она должна была вот-вот окончить. Печаль беспредельная, но Нора привыкла надеяться на лучшее, и частенько надежда помогала. Удача не обходила её стороной. Лучший друг советских детей отнял у неё отца и мать, но он же, великий диалектик, авторитетно изрёк: «Дети не отвечают за поступки своих родителей!» Вождю боялись перечить. Ему азартно хлопали, превращая каждое мудрое изречение в закон.

Нору восстановили в институте, и она на радостях за два месяца сдала все экзамены за двухлетний курс на двух факультетах. Через год ещё одна радость: свадьба. Потом – рождение сына. Казалось, жизнь налаживается, судьба улыбается, но грянул 41-й год, и всё полетело в тартарары. К общей беде прибавилась национальная – депортация немцев Поволжья, а затем и всех проживающих на Украине и на Кавказе. На подготовку к переезду отвели сутки. А потом – конвой, отрывистые команды, винтовочные выстрелы, лай овчарок, ледяные и продуваемые всеми ветрами места.

Норе повезло. Она вышла замуж за грузина, и чекисты, видимо, её просмотрели, но через год, спохватившись, арестовали и, несмотря на то, что муж, лётчик, был тяжело ранен и нуждался в помощи, отправили по этапу в Заполярье, запретив брать с собой малыша.

После щедрого кавказского солнца северное показалось скупым и неприветливым.

Нора Пфеффер (из интервью). Никто из моих знакомых не возвратился. Я же непременно хотела остаться в живых. Я хотела вернуться к своему сыночку и своему мужу. Я через силу ела тошнотворную баланду, обтиралась мокрым полотенцем, заставляла себя что-то делать кроме основной работы. 9 месяцев я провела в одиночке. Каждый день я убирала камеру веником, который получала утром и сдавала вечером. Камера к удивлению охранников сверкала чистотой. Потом из остатков каких-нибудь вещей я вытягивала иглой, которую тоже давали только на день, нити, скручивала их, а затем чинила одежду и даже вышивала. Так я спасалась от помешательства. Спустя годы, вспомнив про спасительный веник, я написала о нём балладу, своеобразный репортаж из тюремной камеры. А вообще я не люблю говорить об этом. Это тревожит старые раны.

…Из северных лагерей перегнали в Сиблаг, в посёлок со странным названием Антибес. Здесь было полегче, посытнее и, главное, потеплее. А тут и надежда на освобождение забрезжила. Все ждали чуда. Ждали прекращения окриков и злобного лая собак.

После отбытия срока Нору Пфеффер направили на поселение в Северо-Казахстанскую область, где приписали к колхозу. И вот человек с двумя высшими образованиями и музыкальной подготовкой пасёт телят, а между делом слагает стихи. Такая буколика была возможна только в Древней Греции и в родной Стране Советов.

В 56-м Нора переезжает в Алма-Ату и окунается в самую активную жизнь. Свои стихи Нора читала на немецком языке по радио, и слушатели любили её, писали ей, обращаясь за советом или помощью. Но не все знали, что она пережила ещё одно горе – смерть сына, перед которым считала себя виноватой за то, что его детство прошло без материнской ласки. Боль подавляла стихами. Прекрасно иллюстрированные книги быстро исчезали с прилавков, а из Москвы, из газеты «Нойес лебен», шли всё новые и новые заказы. Вскоре её саму пригласили в столицу, пообещав квартиру. Приглашение обрадовало, но всё случилось не так, как предполагалось. Обещанная квартира ушла за доллары, и помыкавшись по столичным углам, Нора безнадёжно махнула рукой и постучала в двери посольства ФРГ.

Пересылочный лагерь во Фридланде ошеломил своей тоскливой убогостью. Не верилось, что здесь, в центре респектабельной Европы, среди роскошных, сверкающих огнями городов приютились неприметные городки и посёлки, сплошь состоящие из стандартных бараков. Казалось, их построили на неделю-другую для какого-нибудь антифашистского фильма, но после съёмок позабыли разобрать. Однако это не декорации. Это совсем другое кино.

Нора Пфеффер шокирована: в такой высокоцивилизованной стране сохранились бараки, похожие на сталинские концлагеря. Непривычной была и новая жизнь. Поначалу скучала от одиночества, а потом появились новые знакомые, среди которых было немало писателей. Отчаявшись решить национальные и литературные проблемы в СССР, а затем и в России, они гамузом двинулись на землю своих предков. Но и там двери издательств были такими же узкими, как и на родине. Нора Пфеффер оказалась среди счастливчиков. Одной из первых ей удалось внедриться в новую для себя среду со строгими уставами. После выхода первой книги она не без гордости заявила:

- Это первое признание. Я больше не чувствую себя абсолютным нулём.

А потом пришла ещё одна радость: поэтесса получила ключи от чудесной квартиры в одном из лучших кварталов Кельна, и хотя за плечами долгая, отнюдь не сладкая жизнь, она продолжает писать стихи.

Не будем подсчитывать годы, ибо не ими измеряется жизнь людская. Можно и в тридцать лет почувствовать свою никчёмность, а можно и на девятом десятке строить планы. Нора Пфеффер мечтает организовать новый литературный журнал для немцев, приехавших из России. Много их выехало. За миллион перевалило. Пока они чувствуют себя эмигрантами, но пройдут десятилетия, и они передадут своим детям и внукам легенды, подобные тем, что услышали сами от своих прародителей.

Сама же Нора Густавовна рассказывает быль о том, как её провожал на Внуковском аэровокзале поэт-переводчик Борис Дубровин. Когда простились и самолёт взлетел, родились первые строки. А потом переписанную на кассету песню поэт послал в Германию, и с тех пор россиянка Нора частенько включает магнитофон и сдерживая слёзы, слушает пронзительные слова про человека, покинувшего родину.

Эмигрантка…

Эмигрантка…

Борис АНТОНОВ